Джером Д. Сэлинджер

Беда мне с этими девчонками. Иногда на нее смотреть не хочется, видишь, что она дура дурой, но стоит ей сделать что-нибудь милое, я уже влюбляюсь. Ох эти девчонки, черт бы их подрал! С ума могут свести. 

Нет такого кабака на свете, где можно долго высидеть, если нельзя, заказать спиртного и напиться. Или если с тобой нет девчонки, от которой ты по-настоящему балдеешь.

Если бы вы были рыбой, неужели мать-природа о вас не позаботилась бы? Что? Уж не воображаете ли вы, что все рыбы дохнут, когда начинается зима?

Эх, знал бы я, кто стащил мои перчатки из Пэнси! У мня здорово мерзли руки. Впрочем, даже если бы я знал, я все равно ничего бы не сделал. Я по природе трус. Стараюсь не показывать, но я трус. Например, если бы я узнал в Пэнси, кто украл мои перчатки, я бы, наверно, пошел к этому жулику и сказал: "Ну-ка отдай мои перчатки!" А жулик, который их стащил, наверно, сказал бы невинным голосом: "Какие перчатки?" Тогда я, наверно, открыл бы его шкаф и нашел там где-нибудь свои перчатки. Они, наверно, были бы спрятаны в его поганых галошах. Я бы их вынул и показал этому типу и сказал: "Может быть это твои перчатки?" А этот жулик, наверно, притворился бы этаким невинным младенцем и сказал: "В жизни не видел этих перчаток. Если они твои, бери их пожалуйста, на черта они мне?"

А я, наверно, стоял бы перед ним минут пять. И перчатки держал бы в руках, а сам чувствовал бы - надо ему дать по морде, разбить ему морду и все. А храбрости у меня не хватило бы.Я бы стоял и делал злое лицо. Может быть, я сказал бы ему что-нибудь ужасно обидное - это вместо того, чтобы разбить ему морду. Но возможно, что, если бы я ему сказал что-нибудь обидное, он бы встал, подошел ко мне и сказал: "Слушай, Колфилд, ты кажется, назвал меня жуликом?" И вместо того, чтобы сказать: "Да, назвал, грязная ты скотина, мерзавец!", я бы, наверно, сказал: "Я         знаю только, что эти чертовы перчатки оказались в твоих галошах!" Тут он сразу понял бы, что я его бить не стану, и, наверно, сказал бы: "Слушай, давай начистоту: ты меня обзываешь вором, да?" И я ему, наверно, ответил бы: "Никто никого вором не обзывал. Знаю только, что мои перчатки оказались в твоих поганых галошах". И так до бесконечности. 

В конце концов я, наверно, вышел бы из его комнаты и даже не дал бы ему по морде. А потом я, наверно, пошел бы в уборную, выкурил бы тайком сигарету и делал бы перед зеркалом свирепое лицо.\\Неприятно быть трусом. Возможно, что я не совсем трус. Сам не знаю. Может быть, я отчасти трус, а отчасти мне наплевать, пропали мои перчатки или нет. Это мой большой недостаток - мне плевать, когда у меня что-нибудь пропадает.\\Может быть, я поэтому и трусоват. Впрочем, нельзя быть трусом. Если ты должен кому-то дать в морду и тебе этого хочется, надо бить. Но я не могу. Мне легче было бы выкинуть человека из окошка или отрубить ему голову топором, чем ударить по лицу. Ненавижу кулачную расправу. лучше уж пусть меня бьют - хотя мне это все не по вкусу, сами понимаете, - но я ужасно боюсь бить человека по лицу, лица его боюсь. Не могу смотреть ему в лицо, вот беда. Если б хоть нам обоим завязать глаза, было бы не так противно. Странная трусость, если подумать, но все же это трусость. Я себя не обманываю. 

Клянусь Богом, если бы я играл на рояле или на сцене и нравился этим болванам, я бы считал это личным оскорблением. На черта мне их аплодисменты? Они всегда не тому хлопают, чему надо. Если бы я был пианистом, я бы заперся в кладовке и там играл. 

Звали его капитан Блоп или что-то в этом роде. Он из тех, кто думает, что его будут считать бабой, если он не сломает вам все сорок пальцев, когда жмет руку.

Вечно я говорю "очень приятно с вами познакомиться", когда мне ничуть не приятно. Но если хочешь жить с людьми, приходится говорить всякое.

Принципиально я против таких вещей, но меня до того тоска заела, что я даже не подумал. В том-то и беда: когда тебе скверно, ты даже думать не можешь. 

Плохо то, что если я целуюсь с девчонкой, я всегда думаю, что она умная. Никакого отношения одно к другому не имеет, а я все равно думаю.

Вообще, по правде сказать, я не особенно люблю ходить в театр. Конечно, кино еще хуже, но в театре ничего хорошего нет. Во-первых, я ненавижу актеров. Они ведут себя на сцене совершенно не похоже на людей. Только воображают, что похоже. Хорошие актеры иногда довольно похожи, но не настолько, чтобы было интересно смотреть. А кроме того, если актер хороший, сразу видно, что он сам это сознает, а это сразу все портит. 

Наша учительница мисс Эглитингер водила нас туда (в музей) чуть ли не каждую субботу. Иногда мы смотрели животных, иногда всякие древние индейские изделия: посуду, соломенные корзинки, много чего. С удовольствием вспоминаю музей, даже теперь. Помню, как после осмотра этих индейских изделий нам показывали какой-нибудь фильм в большой аудитории. Про Колумба. Всегда почти нам показывали, как Колумб открыл Америку и как он мучился, пока не выцыганил у Фердинанда с Изабеллой деньги на корабль, а потом матросы ему устроили бунт. Никого особенно этот Колумб не интересовал, но ребята всегда приносили с собой леденцы и резинку, и в этой аудитории так хорошо пахло. Так пахло, как будто на улице дождь (хотя дождя, может, и не было), а ты сидишь тут, и это единственное сухое и уютное место на свете. Любил я этот дурацкий музей, честное слово. Помню, сначала мы проходили через индейский зал, а оттуда уже в аудиторию. Зал был длинный-предлинный, а разговаривать там надо было шепотом. Впереди шла учительница, а за ней весь класс. Шли парами, у меня тоже была пара. Обычно со мной ставили одну девочку, звали ее Гертруда Левина. Она всегда держалась за руку, а рука у нее была липкая и потная. Пол в зале, был плиточный, и если у тебя в руке были стеклянные шарики и ты их ронял, грохот подымался несусветный и учительница останавливала весь класс и подходила посмотреть, в чем дело. Но она никогда не сердилась, наша мисс Эглетингер. Потом мы проходили мимо длинной-предлинной индейской лодки - длинней, чем три "кадиллака", если их поставить один за другим. А в лодке сидели штук двадцать индейцев, один на веслах, другие просто стояли, вид у них был свирепый, и лица у всех раскрашенные. А на корме этой лодки сидел очень страшный человек в маске. Это был их колдун. У меня от него мурашки бегали по спине, но все-таки он мне нравился.  А еще, когда проходишь по этому залу и тронешь что-нибудь, весло там или еще что, сразу хранитель говорит: "Дети, не надо ничего трогать!", но голос у него добрый, не то что у какого-нибудь полисмена. Дальше мы проходили мимо стеклянной витрины, а в ней сидели индейцы, терли палочки, чтобы добыть огонь, а одна женщина ткала ковер, нагнулась, и видна была ее грудь. Мы все заглядывались на нее, даже девочки - они еще были маленькие, у них самих никакой груди еще не было, как у мальчишек. А перед самой дверью в аудиторию мы проходили мимо эскимоса. Он сидел над озером, над прорубью, и ловил рыбу. У самой проруби лежали две рыбки, которые он поймал. Сколько в этом музее было таких витрин! А на верхнем этаже их было еще больше, там олени пили воду из ручьев и птицы летели зимовать на юг. Те птицы, что поближе, были чучела и весели на проволочках, а те, что позади, были просто нарисованы на стене, но казалось, что все они по-настоящему летят на юг, а если наклонить голову и посмотреть на них снизу вверх, то кажется, что они просто мчатся на юг. Но самое лучшее в музее было то, что там все оставалось на своих местах. Ничто не двигалось. Можно было сто тысяч раз проходить, и всегда эскимос ловил рыбу и двух уже поймал, птицы всегда летели на юг, олени пили волу из ручья, и рога у них были все такие же красивые, а ноги такие же тоненькие, и эта индианка с голой грудью всегда ткала тот же самый ковер. Ничто не менялось. Менялся только ты сам. И не то чтобы ты сразу становился много старше. Дело не в этом. Но ты менялся, и все. То на тебе было новое пальто. То ты шел в паре с кем-нибудь другим, потому что прежний твой товарищ был болен скарлатиной. А то другая учительница вместо мисс Эглетингер приводила класс в музей. Или ты утром слышал, как отец с матерью утром ссорились в ванной. А может быть, ты увидел на улице лужу и по ней растеклись радужные пятна от бензина. Словом, ты уже чем-то стал не тот.

Лучше бы некоторые вещи не менялись Хорошо, если бы их можно было поставить в застекленную витрину и не трогать.

Странные люди эти девчонки. Каждый раз, когда упоминаешь какого-нибудь чистокровного гада - очень подлого или очень самовлюбленного, - каждый раз, как про него заговоришь с девчонкой, она непременно скажет, что у него "комплекс неполноценности". Может быть, это и верно, но это не мешает ему быть гадом. Да, девчонки. Никогда не поймешь, что им взбредет в голову.\\Вся беда с девчонками в том, что, если им мальчик нравится, будь он хоть сто раз гадом, они непременно скажут, что у него комплекс неполноценности, а если им мальчик не нравится, будь он хоть самый славный малый на свете, с самым настоящим комплексом, они все равно скажут, что он задается. Даже с умными девчонками так бывает.

Но кого я никак не мог понять, так это даму, которая сидела рядом со мной и всю картину проплакала. И чем больше там было липы (в фильме), тем она горше плакала. Можно было бы подумать, что она такая жалостливая, добрая, но я сидел рядом и видел, какая она добрая. С ней был маленький сынишка, ему было скучно до одури, и он все скулил, что хочет в уборную, а она его не вела. Все время говорила - сиди смирно. веди себя прилично. Волчица и та, наверно, добрее. Вообще, если взять десять человек из тех, кто смотрит липовую картину и ревет в три ручья, так поручиться можно, что из них девять окажутся в душе самыми прожженными сволочами. я вам серьезно говорю.

Забавная штука: достаточно наплести человеку что-нибудь неприятное, и он сделает так, как ты хочешь.

Взаимная помощь - это прекрасно. И она не только в знаниях. Она в поэзии. Она в истории.

"Над пропастью во ржи".
Джэром Д. Сэлинджер.

Он гений! Я в восторге!

Жизнь..она ведь настолько скоротечна, что глупо тратить ее на то, что тебе не нравиться. Стремитесь к свей мечте, осуществляйте задуманные планы, не бойтесь рисковать. Чтобы, когда вы станете слишком хороши для этого мира, вам не было о чем жалеть.

Юленька, вечная тебе память...! Ты НАВСЕГДА останешься в наших сердцах!

Осень наступает на пятки

Неделю чувствовала себя в Москве чужой, а потом поняла, что только наличие друзей создает впечатление, что ты часть этого мира/города, что ты должен здесь быть, потому что это судьба/так предначертано, и ничто  не бывает случайно - у всего есть свой смысл.

Никто, наверно, не догадывается, но я безмерно счастлива тому, что в Москве со мной еще 6 близких мне людей. Спасибо им за то, что они создают атмосферу дома.

Признаюсь, мне очень сложно заводить друзей. Частично из-за того, что я знаю, как выглядят идеальные люди и то и дело, как сказала Наташа, сравниваю. Мне так порой больно, что приходя в университет, я не чувствую себя нужной/своей чтоль! Но все меняется, все изменится к лучшему! (P.S. Спасибо Тане!)

Возможно, еще чуть чуть, и я впишусь в ритм Столицы и стану "местной!" (Анаит сейчас бы улыбнулась!)

непременно вам сообщу, когда это произойдет